Помню место, помню бабушки село,
где я завязываю детство в узелок,
где я расхаживаю грязный, как пират,
где я затягиваю узел, чтоб порвать.
Помню вокзал и помню нужный поворот
и пацаны собрались у моих ворот,
и я под рамой выезжаю без седла,
и уезжаю… уезжаю без следа.
Я помню поле, помню неуклюжий холм,
где я ищу сухие ветки будто Холмс,
а верный Ватсон разжигает наш огонь,
и мы бросаем ветки и кричим, — ого!
А после я увижу мотылька мельком
и поднимусь и побегу за мотыльком,
и с дикой радостью поймаю налегке,
и не пойму, что раздавил его в руке.
А мотылек летел,
наверное к реке
и вовсе не хотел,
закончиться в руке.
А мотылек порхал
красиво и легко,
но хлопнула рука
и хрустнуло крыло.
Я помню место, помню свой вчерашний день,
где я завязываю со стихами, где
назавтра снова, как обычно развяжусь
и выпью слово, его рифмой закушу.
Помню дела, помню обязанности, но
я снова буду тарабанить за стеной,
зная, что в общем-то стены нет и следа,
что я создал ее в себе и для себя.
Но мне плевать, как и на вечный местный хор,
мне нужно только отыскать проклятый холм!
И развести, как говорится, свой огонь,
и полететь, и стать счастливым мотыльком!
Но не получится, всем силам вопреки,
нет ни огня того, меня того, руки…
Я осознал в особый день своей строкой,
что это я раздавлен был своей рукой.
А мотылек летел,
наверное к реке
и вовсе не хотел,
закончиться в руке.
А мотылек порхал
красиво и легко,
но хлопнула рука
и хрустнуло крыло.